В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи  В тринадцатом часу ночи

Если вы считаете сайт интересным, можете отблагодарить автора за его создание и поддержку на протяжении 13 лет.

 

В тринадцатом часу ночи

В тринадцатом часу ночи

1968, 70 мин., «ТО Экран»
Режиссер Лариса Шепитько, сценаристы Семен Лунгин и Илья Нусинов, композитор Роман Леденев
В ролях Зиновий Гердт, Георгий Вицин, Виктор Байков, Спартак Мишулин, Анатолий Папанов, Наталия Дрожжина, Вячеслав Царев, Андрей Макаренко, Владимир Белецкий, Виктор Чистяков, Валентин Баглаенко, Арутюн Акопян, Ирма Сохадзе

Водяной, Леший, Русалка, Баба Яга, Домовой, Овинный, а также невесть откуда взявшийся Гном, собрались за одним столом, наверное, встретить Новый Год. Многозначительные диалоги весьма неожиданно прерываются песнями и плясками популярных артистов того времени…
Главный приз на XVI Международном кинофестивале в Карловых Варах за фильм «Зной», «Серебряный лев» Венецианского кинофестиваля за фильм «Ты и я», «Золотой медведь» кинофестиваля в Западном Берлине фильму «Восхождение»-не каждый кинорежиссер может похвастаться такой «коллекцией». Между тем это только часть международных наград Ларисы Шепитько, а были и премии всесоюзных киносмотров, где каждая ее картина становилась событием, центром горячих дискуссий. И не раз зрительный зал замирал от восхищения и неожиданности, когда на сцену поднималась стройная, медно-волосая, зеленоглазая Лариса Шепитько. Она не была похожа на режиссера. Незнакомому с ней легко было ошибиться, приняв ее за актрису. В справедливости этих слов я убедилась, встретившись с Шепитько: сильный, низкий голос, энергичный жест руки, страстность и убежденность человека, знающего, что его слушают. Многие советовали Ларисе поступать на актерский факультет, прочили ей большое будущее как актрисе. Лишь однажды, в фильме Элема Климова «Спорт, спорт, спорт», Шепитько сыграла царицу, в полном смысле слова «снедаемую муками любви», закатывающую глаза, с закушенной от страсти губой-сыграла озорно, фарсово. Но она подала заявление на режиссерское отделение Всесоюзного государственного института кинематографии и была принята в мастерскую Александра Петровича Довженко. Время, проведенное в институте, Шепитько вспоминала охотно и с особой теплотой.-Мне было тогда шестнадцать лет. Мы впервые увидели глазами Довженко не только таинственный мир кино, но и открыли для себя всю красоту его, поэзию, гармонию. Обучить нас профессии кинорежиссера было для него не самым главным. В каждом из нас он видел прежде всего человека, исходя из известной истины: фильм-это прямая проекция личности художника. В этом причина фантастического экстремизма Довженко в отношении всякого рода приспособленцев, ремесленников, рассматривающих кинематограф как средство делания денег, карьеры. Он считал это преступлением. Такой режиссер не просто «разденет» самого себя, что стало бы фактом только его биографии, но, самое главное, дискредитирует искусство, передав миллионам людей ложное восприятие истин. Этим объясняется поразительная категоричность его нравственных требований к режиссеру. Естественно, что заданный им камертон максимализма в отношении к искусству и к самому себе-это, конечно, то, что каждый из нас старался сохранить. Кстати, я тогда не предполагала, как трудно следовать советам учителя на протяжении всей жизни. Курс, где училась Лариса Шепитько, оказался для Довженко последним. Его не стало, когда студенты были еще только второкурсниками. Но и за столь короткий срок общения Довженко стал для них тем, с кем советуются и мысленно соизмеряют свои поступки-житейские и творческие. На своей первой лекции Довженко сказал, что в искусстве имеет смысл работать только тому, кому есть что сказать зрителю. И эти в общем-то не новые, часто повторяемые в стенах ВГИКа слова имели особый смысл для Шепитько. Студенческие годы Ларисы в полном смысле слова годы поисков своей темы, своего материала. Экранизация рассказа К. Паустовского, одного из любимых ею писателей и первые пробы пера (попытка создать фильм по собственному сценарию), обращение к документальному материалу и поиски возможных его сочетаний с игровым-думаю, что еще во вгиковских короткометражках, несовершенных, не во всем удавшихся, Шепитько состоялась как режиссер. Хотя сама она нередко возражала против этого, считая, что «нет такой черты, после которой можно сказать, что ты освоил режиссерскую профессию и считаешь свое образование законченным». Мои университеты-сказала однажды Лариса-закончатся только с моей биографией в кино. Специфика и уникальность профессии режиссера в том, что она требует от человека ежесекундного обновления, способности каждый раз ощущать и видеть мир новыми глазами. Не знаю, может быть, другим режиссерам помогает уверенность в себе, ощущение собственной силы, для меня этим толчком являлась как раз неуверенность в себе, ощущение собственного несовершенства. Постоянное сомнение в самой себе, желание достичь цели, которая от тебя все время ускользает-в этом есть какая-то одержимость. Все это смахивает на сон, когда кажется, что предмет рядом-только дотянуться, и он в руках. Ан нет, все время ускользает. Это бесконечное дотягивание до цели и есть, в сущности, мое представление о существовании в кино, в режиссуре. ВГИК был этапом ее «университетов». Здесь проявился интерес режиссера к современному материалу, к проблемам сегодняшнего дня, желание по-своему ответить на злободневные вопросы. Позиции были заявлены. Это подтвердила дипломная работа Шепитько «Зной»-первая ее полнометражная картина. Когда от киностудии «Киргизфильм» пришло предложение экранизировать повесть Чингиза Айтматова «Верблюжий глаз», Шепитько сразу же согласилась. Вместе с Ириной Поволоцкой, они начали писать сценарий будущего фильма. Вскоре группа вылетела к месту съемок. Съемки проходили в трудных условиях. Заболели оба постановщика. Заболела исполнительница главной роли. Работу пришлось приостановить. Поволоцкая уехала в Москву. Шепитько осталась и, едва поправившись, продолжила работу над фильмом. «Зной» вышел на экраны через три года после того, как Лариса окончила институт. Не все и не сразу приняли этот фильм, отмеченный позднее всесоюзными и международными наградами. Что привлекло Шепитько в повести Чингиза Айтматова? Только ли то, что кинематограф почти не обращался к его прозе? В повести «Верблюжий глаз» писатель увидел знакомую ситуацию-молодежь на целине-по-новому. В повести нет многочисленных эшелонов, спешащих на целину. Нет легко преодолевающего трудности бескомпромиссного комсомольского активиста, нет инфантильного, засыпавшегося на экзаменах в институт маменькиного сынка, нет традиционного перевоспитывающегося в конце хулигана, нет торжественной встречи с оркестром по случаю прибытия, нет головокружительных рекордов... Вся ситуация выглядит не только не торжественной, но даже чуть заземленной. Герой повести-вчерашний школьник Кемель-решает ехать на целину, работать в бригаде трактористов. В отличие от своих экранных предшественников, он не провалился в институт-он просто туда не поступал. А торжественная встреча героя и вовсе не состоялась, так как по дороге Кемель заснул и проснулся только по приезде. В центре фильма, как и повести, отдаленная колхозная бригада из пяти человек. Там Кемеля встретили без особых восторгов, кое-кто просто враждебно. И работать ему пришлось не прицепщиком, как было сказано в комсомольской путевке, а водовозом на старенькой, потрепанной бричке. Казалось бы, события повести лишены масштабности. Сюжет фильма-камерный: объект режиссерского внимания-область человеческих взаимоотношений, анализ нравственного микроклимата, сложившегося в этой оторванной от людей бригаде. Стержень фильма-конфликт между Кемелем и Абакиром, между двумя непримиримыми характерами. Даже внешне Кемель-небольшого роста, угловатый, совсем мальчишка (в этой роли снялся молодой Болот Шамшиев, ставший позднее кинорежиссером), в то время как Абакир-настоящий богатырь, широкоплечий, сильный (актер Нурмухан Жантурин). Он опытный тракторист, прекрасный работник, а Кемель не знает поначалу, как правильно запрягать лошадь. Когда-то судьба улыбалась Абакиру: трудовые победы, слава, почет; сейчас от всего этого остался небольшой альбомчик с вырезками из газет, печатавших его портреты. Но за ошеломляющими цифрами рекордов никто не разглядел, да и не мог разглядеть человека. Ведь если бы кто-нибудь заглянул в душу Абакира, то обнаружил там духовную черствость, грубость, эгоизм-все, что писатель назвал одним словом «байство». И в повести Абакир-олицетворение предрассудков. Шепитько по-своему переосмыслила этот образ. Ее Абакир-продукт неправомерного возвеличивания нравственно незрелого человека, уверовавшего в собственное превосходство, собственную непогрешимость. Поэтому финал фильма отличается от финала повести. В повести Абакира «уводит» из бригады золотой слиток, случайно отрытый лемехом и сулящий легкую, «чистую» жизнь. В фильме Абакир уходит, потому что посрамлен нравственно, духовное превосходство осталось за сопляком-мальчишкой, разрушившим в глазах людей-и, главное, самого Абакира-пьедестал, на котором тот возвышался по инерции уже много лет. Уход Абакира-первый его шаг к нравственному осмыслению самого себя. Шепитько переакцентировала конфликт старого и нового, который в повести Айтматова был предельно конкретен. Новое в жизни начинается с преодоления старого в человеческой душе-об этом говорилось в фильме «Зной», говорилось прямо, открыто и своевременно. Творчество Шепитько всегда отличала способность ощущать пульс времени, умение из множества проблем, стоявших перед современным человеком, выбрать самую актуальную. Для нее понятие «художник» было нераздельно связано с понятием «гражданин». Что такое, по-вашему, художник?-спросила я ее и получила такой ответ: Это человек, живущий в определенном времени и так или иначе выражающий себя и свое время, человек, который находится в определенных взаимоотношениях с обществом, реагирует на все процессы общественной жизни. Если так понимать гражданскую направленность этой профессии, то совершенно естественно предположить, что обращение режиссера к какому-то материалу, каким-то проблемам-следствие его реакции, потребности высказаться по некоторым вопросам, волнующим его как члена общества. Это абсолютная аксиома. Можно уходить от современных проблем и заниматься только классикой используя ремесло и совершенствуя свою руку, но это не для меня. Для меня кино-не профессия, а способ существования в жизни. Есть круг проблем, мимо которых я, как человек, не могу пройти, и я обращаюсь к ним в работе, я их по-своему осмысливаю, у меня появляется естественное желание поделиться своими размышлениями с Другими людьми. Как человек, я усматриваю какую-то тенденцию в определенных явлениях, здоровую или нездоровую. По этому поводу и высказываюсь. Я естественно существую в своих фильмах. По крайней клере, старалась не нарушать естественности своего дыхания и не совершала насилия над собой ни ради деловых, ни ради меркантильных соображений. Для меня всегда важно было, укладывается ли вот этот сюжет в то главное, что лично меня волнует, в то, чем я живу. Мне, чтобы войти в работу и считать ее своей, нужно точно ощущать, что тема, идеи, сюжет-все, что оказалось в моем распоряжении, совпадает с моей собственной осознаваемой или интуитивной потребностью. В это мое влезть и этим моим жить, срастаясь с тем или другим сюжетом. Я не могу сказать, какую картину считаю наиболее удавшейся в художественном отношении. И надеюсь, что лучшее еще впереди Когда смотришь фильм «Крылья», сделанный двадцатисемилетней Ларисой Шепитько, поражает гражданская зрелость режиссера, обращающегося к зрителю от лица своего поколения, глубина понимания внутренней сущности героини, которая по возрасту годилась бы Шепитько в матери. Кто хоть раз видел картину, не забудет Надежду Степановну Петрухину. Некрасивая, угловатая, резкая, с громким голосом, в уродливом костюме мужского покроя-такой увидели ее режиссер и исполнительница главной роли Майя Булгакова. Первое ощущение от встречи с ней-неприязнь. И только позднее узнаешь, что Петрухина-бывшая летчица, гвардии капитан (кстати, так первоначально назывался сценарий Валентина Ежова и Наталии Рязанцевой), что единственную в ее жизни любовь унесла война, что приемная дочь (Петрухина взяла из детского дома девочку в надежде, что та будет «ближе к матери») сбежала из дому. Петрухина в мучительном разладе с настоящим. Она осталась в прошлом, живет им, сверяет по нему свои поступки и мысли. Ко всему, что не укладывается в критерии этого прошлого, она относится нетерпимо. Петрухина одинока, потому что своими руками выстроила стену, отгородившую ее от людей. Она директор профессионально-технического училища, лучшего, образцового в городе, с самым современным оборудованием, с самыми красивыми классами, с самой лучшей художественной самодеятельностью. Петрухина старается не для себя: грамоты на конкурсах, статьи в газете-все это для ребят, для ее воспитанников. А в ответ на свежепобеленной стене одного из классов появляется ее «портрет» с перекошенным от злобы лицом. Ей небезразлична судьба ее учеников. Она искренне хочет помочь мальчику из «неблагополучной» семьи, но делает это бестактно, напролом, вторгаясь в его жизнь. А в ответ получает: «Я вас ненавижу!» Петрухина горячо любит дочь, хочет видеть ее счастливой. Но то, что кажется бесспорным матери, не разделяет дочь. Постепенно они отдаляются. И повзрослевшая Таня начинает избегать, стесняться своей старомодной, привыкшей «резать правду в глаза» матери. Фильм Шепитько сложен, как неоднозначна и его героиня. По-настоящему Петрухину начинаешь понимать после полного драматизма эпизода в маленькой «забегаловке», где две женщины-она и буфетчица, за внешней грубоватостью которой угадывается такая же, как у Петрухиной, надломленная судьба (в этой роли ярко, неожиданно выступила Римма Маркова)-кружатся, напевая «Сказки Венского леса» («Большой вальс» был одним из популярных фильмов военного времени). Что-то важное осталось бы недосказанным в судьбе героини, не будь в фильме сцены в городском Краеведческом музее, куда приходит Петрухина на встречу с прошлым: здесь фотографии ее однополчан, здесь ее молодость, здесь можно забыться, успокоиться. Но как успокоишься, когда в ушах неотвязно продолжает звучать вопрос, заданный экскурсоводу ничего не подозревавшим мальчишкой: «А Петрухина погибла?». Финал фильма метафоричен. Петрухина приходит в безлюдный ангар городского аэроклуба, садится в самолет и взмывает в небо. Крупным планом-счастливое, улыбающееся лицо героини, у которой вновь «выросли крылья», вновь возродилась нерасторжимая связь с миром. Надежда Петрухина стала первой большой ролью Майи Булгаковой, до того много снимавшейся в эпизодах. Шепитько в полном смысле слова открыла эту актрису, которая, пользуясь скупыми, неяркими красками, сумела точно раскрыть сложность, внутреннюю противоречивость характера своей героини. Такую тональность актерской игре задавала жесткая режиссура. В свое время Михаил Ромм назвал «Крылья» «исследованием жизни мужским способом». Да и многие из тех, кто писал о Шепитько, отмечали, что у режиссера «мужская рука» Я знаю, что она не считала это комплиментом. Есть кинематограф-чаще всего отвечала на это Шепитько-и есть «дамское рукоделие». Кинематограф доступен и женщинам, и мужчинам, как, кстати, и дамское рукоделие. А поскольку женская часть в кинематографе малочисленна, всегда больше на виду, то любая попытка сделать серьезное кино встречается с некоторой настороженностью, а любое среднее существование вылетает в разряд «дамского рукоделия» и подвергается тройному остракизму. Я, женщина, рассматривала свое существование в кинорежиссуре все-таки как случайное. По всем ныне существующим требованиям эта профессия больше под силу мужчине. Ведь, как известно, кино не только вид искусства, но и производство. С одной стороны, чисто физическая выносливость, организационные способности, деловые качества, умение так спланировать работу группы, чтобы вовремя выполнить производственный план, с другой-творческое соответствие профессии кинорежиссера. Эти, казалось бы, несоединимые кривые должны пересечься в одном человеке. Такого сочетания очень трудно добиться от женщины, которая, занимаясь творческой и организационной мужской деятельностью, должна еще оставаться собой. Мне это почти не удавалось. Во время работы все мои естественные женские качества, которые в другой ситуации могли бы оказаться достоинствами, начинали мне мешать, я отметала их как недостаток. В этом смысле существование у меня было неполным. Я становилась жестче, суше, замкнутей, я целиком и полностью, как в пропасть, бросалась в кино и видела окружающий мир только после окончания фильма. Все «радости жизни» были для меня недоступны, пока я работала. В этом смысле профессия режиссера неорганична для женщины. Как-то Шепитько сказала, что ни один из своих фильмов не стала бы снимать заново. Размышляя над ее творчеством, приходишь к убеждению, что это не эффектно брошенная фраза. Каждая ее картина-срез определенного времени, зеркало интересов, нравственных и эстетических постижений, идей, которые владели в тот период режиссером. «Ты и я»-фильм об ответственности человека перед самим собой и перед людьми за каждый, иногда кажущийся малозначительным, поступок, фильм о тридцатилетних, о поре подведения итогов. Сценарий, написанный с Геннадием Шпаликовым, рассказывал о врачах-нейрохирургах. Герои фильма-Петр (Леонид Дьячков) и Саша (Юрий Визбор) вместе учились в медицинском институте, вместе работали над интересной и перспективной научной темой. В фильме друзья встречаются, когда каждому из них уже за тридцать, а о юности напоминает лишь старая фотография: счастливые, радостные лица, а в центре ее виновник торжества-серый невзрачный пес с перебинтованной головой, первый, выживший после операции. Работа так и не была закончена. Петр уехал за границу, сработал врачом в медпункте посольства-отрывал от дел занятых людей, по собственному его свидетельству. Саша ушел в министерство-так сложились обстоятельства. Тридцать лет-критический возраст, когда вопрос: «Правильно ли я живу?» встает перед человеком и требует ответа. И Петр и Саша отвечают на него одинаково отрицательно. Но лишь у одного из них хватает сил начать все сначала. Петр бросает спокойную работу и уезжает в Сибирь, чтобы работать там врачом «скорой помощи». Постепенно приходит уверенность, что он на своем месте, что делает нужное людям дело. Но вот в больницу поступает худая, изможденная болезнью девочка с большими, черными, молящими о помощи глазами. Помочь ей невозможно. Она обречена на смерть. Такую операцию, которая необходима ей, Петр пробовал делать десять лет назад, на собаках. Но так и не довел начатое дело до конца. Финал фильма-глаза девочки, как вечный укор нашей совести, напоминание: живи этой жизнью, радуйся ей, цени ее, не имеешь права прожить ее вполсилы. Шепитько не считала «Ты и я» творческой удачей, хотя признавалась, что эта картина была для нее самой поучительной. Действительно, фильм не был похож ни на одну из ее предыдущих работ. «Ты и я» не вписывался в рамки жанра социально-бытовой драмы. Режиссера перестала устраивать старая документальная стилистика, впервые найденная в «Зное», а затем блестяще развитая в «Крыльях». Новый фильм иносказателен, по жанру приближается к притче. Если в «Крыльях» режиссер расставляла все точки над «i», зрителю оставалось только соглашаться с этим или не соглашаться, то «Ты и я» активно включал зрителя в свою образную структуру, приглашал размышлять вместе с авторами фильма. Картина была, пожалуй, самой дискуссионной работой Ларисы Шепитько. Не все приняли фильм. Но творческую биографию режиссера трудно представить без этого глубоко личного, откровенного произведения. По собственному ее свидетельству, Шепитько начинала следующую свою работу, только если ощущала, что интересующая ее сейчас проблема стала жизненно важной, захватила все ее существо.-Я могу умом оценить прекрасный сценарий с талантливыми актерами-часто любила повторять она-но никогда не стану его снимать, пока вдруг не почувствую, что если не сниму, то умру. Это, конечно, непрофессиональный подход к кино. Но этим объясняется моя устремленность к одной какой-то теме. Если она захватила меня, если я вся в нее ушла, остановить меня уже невозможно, я сама себя не могу остановить. И в этом смысле я делала каждую картину как последнюю. В 1976 году Шепитько закончила съемки фильма «Восхождение» по повести Василя Быкова «Сотников». Может показаться, что в этой картине режиссер впервые изменила современному материалу. Но обращение Шепитько к прозе Быкова закономерно. Описывая события военного времени, писатель обращается в первую очередь к сегодняшнему поколению, измеряя нравственным опытом, извлеченным из огня войны, наши сегодняшние побуждения, поступки. Духовные возможности человека безграничны-эта главная мысль «Сотникова» оказалась близкой режиссеру. Шепитько увидела в материале войны те чрезвычайные, экстремальные ситуации, которые обнажают в людях все, что ранее тщательно скрывалось от чужого глаза, все личные, сокровенные уголки человеческой души. Писатель и режиссер отказались от привычных стереотипов «военного героизма». Их герои, партизаны Сотников и Рыбак, выполняют самое прозаическое задание, отправляясь на соседний хутор за продуктами для партизанского отряда. Им приходится долго плутать по заснеженному полю. Но когда, наконец, задание выполнено, их настигает полиция. На карту поставлено самое дорогое-жизнь. И Рыбак сильный, кряжистый, физически выносливый, не выдерживает. Ослепленный страхом, предает Сотникова, предает товарищей-партизан, спасая свою жизнь, вступает в полицию. А Сотников, щуплый, больной, измотанный переходами, Сотников, от которого меньше всего ожидаешь чего-либо героического, находит в себе силы выстоять. Ни страшные физические мучения, ни угроза близкой смерти не в силах угасить в нем огонь духовной веры. Жизнь, купленная ценой предательства, не имеет для него смысла, и Сотников предпочитает умереть. Духовная сила героя помогает не только ему оставаться до конца человеком. Ни один из тех, кто провел рядом с Сотниковым последнюю ночь перед казнью, не становится предателем. «Восхождение»-жестокий фильм, но жестока и рассказанная в нем правда. Фильм Шепитько предельно лаконичен. Не случайно режиссер отказалась от ретроспекций в прошлое героев, которые были в повести. В картине характеры Сотникова и Рыбака спрямлены. В каждом подчеркнута и абсолютизирована одна черта, перекрывающая все остальные. Духовная сила Сотникова и предательская слабость Рыбака разрастаются до вселенских масштабов. «Восхождение»-это фильм о подвиге и предательстве, в центре которого нравственный поединок героя с предателем. Фильм «Восхождение» с большим успехом прошел у нас и за рубежом. Конечно, в этом заслуга не только режиссера. Василь Быков-писатель прекрасный. Можно было поддаться силе таланта и сделать экранный перевод его повести, не более. Но режиссер прочитала ее по-своему, расставив в картине новые, по сравнению с прозой, неожиданные акценты. Исполнители главных ролей Борис Плотников и Владимир Гостюхин Сотниковым и Рыбаком предстали перед широким зрителем. Увидев их в фильме, трудно представить себе более точный режиссерский выбор. Поэтому «Восхождение» справедливо связывают в первую очередь с именем Ларисы Шепитько. Шепитько была одержима своей профессией. Она часто повторяла, что не работает в кино, а живет в нем. Это не кокетство, Шепитько ни разу не «изменила» режиссуре: не снялась ни в одном из своих фильмов, а могла бы-к тому у нее были все основания. «Зной» и «Крылья», «Ты и я» и «Восхождение»-разный жизненный материал, разные проблемы. Что же связывает их? Мне думается, что за внешней непохожестью ее работ скрыто внутреннее их единство. Война, целина-события масштабные, героические. Художник обратилась к ним, когда уже отгремели фанфары, сложились легенды и начались неромантические будни. В привычных обстоятельствах все зависит только от самого человека. Его исключительность проверяется буднями. И настоящем героем оказывается тот, кто внутренне, духовно готов совершить поступок. Духовные возможности человека беспредельны-это тема всего творчества режиссера. Когда мы очередной раз увиделись с Ларисой, я не знала, что эта наша встреча окажется последней. В то время уже шла работа над фильмом «Прощание с Матерой». Шепитько была захвачена прозой Распутина, рассказывала о предстоящих съемках, верила, что «наконец-то прорвалась к себе»... Через месяц я узнала о том, что она погибла в автомобильной катастрофе. Пять фильмов (съемки последнего продолжил режиссер Элем Климов)-не так уж много для человека, проработавшего в кино около двадцати лет. Однажды я спросила об этом Ларису. Дорога к реализации замысла не всегда короткая-ответила она мне. Она требует того, чтобы и другие, помимо тебя, поняли и приняли его. За это дорого платишь, платишь временем. Вот почему фильмов мало. Но я не жалею. Это дало мне возможность делать только то, что хочу я, что исходит от меня, что является моей внутренней потребностью. Ларисе Шепитько была посмертно присуждена Государственная премия СССР.
Эта странная, поразительная встреча перевернула мою жизнь. Потрясением была Лариса Ефимовна, потрясением был материал, над которым я работал, потрясением были съемки этой картины. Трудно рассказать словами о встрече с Ларисой, как я мысленно называю ее в своей памяти. Она входила, врывалась в жизнь людей и оставалась в их сознании неотделимой частью. Так произошло и со мной: Лариса Шепитько навсегда стала частью меня самого В самые трудные, самые драматичные мгновения нашего общего на съемках бытия Лариса Ефимовна казалась мне подобной спасительному очагу. От нее переходило в меня тепло, свет, какая-то мощь-и появлялись силы, в которые минуту назад я чуть ли не терял веру. Когда я впервые увидел ее ив «Мосфильме» в группе «Сотников», я стал высказывать взахлеб свои впечатления от повести Василя Быкова и от сценария, написанного Ларисой Шепитько и Юрием Клепиковым не менее сильно, чем повесть, но ставшего уже литературой, предназначенной для экрана. У меня не сохранились в памяти детали нашего первого разговора. Помню, что говорил, в основном, я-она слушала. Это были, конечно, смотрины, но я старался думать о другом, мне хотелось только успеть высказать свою мысль. Я говорил Ларисе Ефимовне, что никогда еще не держал такой литературы в руках, что до глубины души меня поразил образ Николая Рыбака, я как-то остро почувствовал себя на его месте, но сомневаюсь, даже не верю в то, что такую роль вообще можно сыграть. Она ответила одной фразой, быстро, как бы подводя решительную черту под долгими раздумьями: «Ну, не боги горшки обжигают». И тут я почувствовал, что она совершила свой выбор. Как мне потом рассказали, я оказался двадцать первым кандидатом на роль Рыбака. И последним. Это было в декабре 1975 года. Стояла свирепая, морозная зима. После той счастливой для меня встречи начались кинопробы. В течение месяца мы перепробовали много сцен, и уже тогда я почувствовал всю трудность предстоящей работы. Как-то на съемках мне запомнился один пустяк: Лариса перед очередным дублем взяла в руки снег и брызнула в лицо мне и Плотникову-обожгла холодом, видимо, чтобы собрать нас, наше внимание и волю. Впрочем, запорошить снегом наши лица она считала нужным и по иным причинам-для фактурности, для достоверности сурового изображения. И потом так уж повелось у нее, вошло чуть ли не в привычку-она просила приносить ей снег даже в павильон. Здесь же, на пробах, она пыталась выработать сосредоточенность, быстроту реакции и волю актеров резкой сменой, чередованием сложных сцен. Я, признаться, старался, как школьник, который от напряжения помогает себе языком, максимально отдавал себя репетируемой сцене, и уже тогда меня поразила в Ларисе Ефимовне черта характера, так редко в общем проявляющаяся в людях взрослых: она самозабвенно отдавала себя снимаемому эпизоду, требовала того же от актеров, и, если эпизод получался-удивительная признательность, благодарность шла от нее, светилась в ее глазах. Она умела оценить хорошо сделанную работу. Такой Лариса Шепитько была в памятную зиму 1976 года, когда начались съемки «Восхождения», такой она была всегда. Казалось бы, манера и почерк опытного режиссера должны выражаться в системе работы, в методе, в школе, в чем-то очень бесспорном и незыблемом, как гранит. У нее же как будто не было отработанной манеры, не было почерка. Она вся, всей своей сутью принадлежала тому, что было связано с картиной, начиная от повседневных производственных дел и кончая творческой работой на площадке. И так-без конца. И это был процесс ее приближения к истине-иначе не скажешь, Снимали однажды эпизод пробега партизанского отряда. Партизаны, по сценарию, долго и трудно уходили от погони карателей. Нужно было показать в фильме смертельную усталость разгоряченных, задыхающихся людей. Нужно было добиться, чтобы актеры именно так и выглядели. И Лариса Ефимовна всякий раз бежала рядом с участниками съемок, чтобы пережить их состояние самой, чтобы зажечь актеров, чтобы не допустить фальши в кадре. Натурные съемки шли зимой, в период устойчивых сорокаградусных морозов, и было это под Муромом, большей частью в открытых всем ветрам местах. От всех участников съемочной группы требовалось огромное напряжение физических и духовных сил. Работа над картиной, как бой, ставила каждого из нас в экстремальные ситуации. Мне вспоминается съемка эпизода, когда Рыбак и Сотников, получив от старосты овцу, возвращаются в свой лагерь. Разгоряченный удачей, Рыбак рвется вперед-быстрей добраться до лагеря, уйти из деревни, вернуться к своим. Больной Сотников еле тащится за ним, отстает, мешает, задерживает его. Стоял сильный мороз, хлестала вьюга, вдобавок наметал снегу ветродуй. Я нес овцу и когда к концу эпизода уходил вдаль и слышал команду: «Стоп!», то поворачивался и видел копошащийся белый клубок: то был Плотников, которого моментально заносило снегом (а он снимался в одной шинельке). И каждый раз, каждый дубль к нему бросалась Лариса Ефимовна, накрывала своим телом, растирала ему уши, руки. И вот уже их обоих заносило снегом. Этот заметаемый снежной пеленой клубок снится мне до сих пор по ночам и вызывает в сердце щемящую боль, а может, любовь или благодарность, не знаю. Когда снимали эпизод с карателями, долго не могли отладить стрелковое оружие-механизмы быстро замерзали. После подачи команды «мотор!» Лариса Ефимовна кричала: «Огонь!»-но автоматы и пулеметы не стреляли. Она командовала: «Стоп!»-начиналась стрельба, потом вдруг смолкала. И в этом кошмаре Шепитько взывала в мегафон: Товарищи солдаты (немцев играли наши солдаты), начали! Ей отвечала тишина. Шепитько снова, срывающимся голосом:-Товарищи немцы, огонь! И снова тишина. Доведенная до полного отчаяния, она неистово кричала: Товарищи фашисты! Огонь! И это, как говорится, было бы смешно, если бы не было так серьезно. Она душой болела за достоверность в кадре и добивалась, и добывала ее всеми доступными ей средствами. Шепитько сжигала себя во имя ею же поставленных, труднейших, непреодолимых целей, но она их преодолевала, она преодолевала себя и достигала результата. И это не могло не стать явлением в искусстве, ибо было так неистово, так искренне, так выстрадано, измерено истинно нравственными категориями. После встречи с Шепитько невозможно было уже жить по-старому, мерить жизнь привычными мерками. Несмотря на массу сложностей, которые происходили на площадке, творческих бед и производственных неурядиц, я ни разу не сомневался в том, что картина получится, ни разу не допускал в душе сомнения, что эта работа не увенчается успехом: не может, думал я, такая неистовость не быть вознаграждена признанием, не найти отзвука в душах людей. Мне не часто доводилось видеть Ларису Ефимовну вне работы, но те немногие паузы, которые все-таки наступали в перерывах между съемками, и особенно общение во время рижского кинофестиваля 1977 года, как-то по-человечески сблизили нас, и я уже видел в ней не только мужественного, сильного, напряженно существующего человека, а добрую, красивую и со вкусом одетую, легко ранимую женщину. Трудно было поверить, что она режиссер подвижнической картины «Восхождение», режиссер, который сменяет изящную одежду на суровые и тяжелые рыцарские доспехи, когда входит на съемочную площадку. В процессе съемок «Восхождения» главным для меня было понять моего героя, а он глубже и полнее всего раскрывается в общем-то в финале. Поэтому в работе над картиной самым для всех нас важным был заключительный эпизод. После трагической сцены казни Рыбак совершенно раздавлен происшедшим. В тот момент он-существующее по инерции полуживотное. И когда он возвращается на место, откуда начался путь на Голгофу всех участников казни, и когда он видит пустой проем подвала, из которого они совсем недавно вместе вышли-перед ним разверзается бездна. Тут только начинает доходить до него мучительный, непосильный смысл происшедшего. И в голову ему приходит мысль убрать, уничтожить себя, чтобы прекратить невыносимую муку. Перед съемкой у нас был разговор с Ларисой Ефимовной о сложности эпизода, и я рассказал ей, как я это все вижу: Рыбак после неудачной попытки повеситься в уборной выйдет на такой... плач, что ли, и в последующем кадре финала я представлял себе моего героя рухнувшим на колени. Этого в сценарии не было. Шепитько приняла мою версию, вполне ее допустила, но как к этому прийти-мы не знали. Решили пробовать на площадке. И когда стали снимать выход из уборной, она начала просто читать сценарий, читать, как написано. В первом дубле во мне это не отозвалось. Тогда я попросил ее то же самое прочитать шепотом. И когда она стала шепотом произносить каждое слово, в моей душе что-то откликнулось, и я действительно пришел в необходимое, в кризисное состояние. Николай Рыбак упал на колени, молил прощения у судьбы и, рыдая, потянулся к заснеженному полю. Так мы и сняли. Вспоминаю об этом, потому что тогда я ощутил в себе какой-то поразительный всплеск, духовное слияние с Ларисой Ефимовной. Она часто повторяла фразу о группе крови, о том, что каких-то людей связывает одна группа крови, имея в виду не биологию, конечно, а близость духа. Мне хочется верить в то, что мы были с ней одной группы крови. Сейчас, после ужасной гибели Ларисы, мне особенно хочется в это верить, потому что, как никогда прежде, я чувствую, что потерял очень близкого и дорогого мне человека. Это был мой режиссер. Во время работы над «Восхождением» я постоянно чувствовал полное, абсолютное доверие с ее стороны. Вместе с Борисом Плотниковым, который играл Сотникова, мы чувствовали себя не просто исполнителями, а реальными соавторами, людьми, с которыми она поровну делила лихую годину съемок картины. Она часто приглашала нас в комнату, где вместе с Юрием Клепиковым они переписывали какие-то сцены, помню, это были сцены «в подвале», «у старосты». Она предлагала вместе искать подробности, краски, что-то вносить свое в процесс работы. Постепенно осваиваясь в новом качестве, я, в частности, придумал эпизод, который потом вошел в картину: Рыбак, перекатываясь по снегу, как бы играючи, отстреливается от немцев. Маленький эпизод, но он работал на биографию героя. Эта атмосфера взаимного доверия очень помогала нам в работе. Работу Шепитько над картиной отличала особая сосредоточенность. Глубоко входила она в работу. Достаточно сказать, что целых четыре года она только готовилась к съемкам, накапливала в себе материал, обдумывала, приближалась к картине медленно, чтобы потом снять ее в шесть месяцев одним рывком. Заповедь-бесконечно принадлежать тому, что сейчас делаешь-я усвоил именно от нее. Теперь приходится только сожалеть, что Лариса Ефимовна не оставила после себя учеников. Хотя все мы, люди, знавшие ее, смотревшие ее фильмы, в какой-то степени ее ученики. Последний раз мы встретились на «Мосфильме» осенью 1978 года. Встреча оказалась неожиданной. Мы даже растерялись. Обрадовались. Она приступала к новому фильму и вся была уже в новых заботах. Глаза ее светились по-прежнему, и она только спрашивала: «Ну, как ты, счастлив? Ты счастлив?».