Если вы считаете сайт интересным, можете отблагодарить автора за его создание и поддержку на протяжении 13 лет.

Верный Руслан

По одноименной повести Георгия Владимова. «Руслан не винил хозяина, не упрекал его. Он уже был немолод и знал-хозяева иногда ошибаются. Но им это можно. Это нельзя собакам и лагерникам, которые всегда отвечают за свои ошибки, а часто и за ошибки хозяев. Он знал хорошо, что за это бывает, когда собака перестает понимать, что к чему. Тут не спасают никакие прежние заслуги. Впервые на его памяти это случилось с Рексом, весьма опытным и ревностным псом, любимцем хозяев, которому Руслан по молодости сильно завидовал»…
Писательский дар Георгий Владимов открывал в себе, проживая трудную жизнь, постоянно формируя свою личность, отстаивая ее в борьбе с искушениями более легкого пути. Про него ходила легенда, что он на полгода ушел в море рабочим рыболовецкого траулера, желая испытать тяжелую жизнь моряка, при этом обретая навыки новой профессии. Писал Жора, взвешивая каждое слово. Писал Жора, взвешивая каждое слово, все его произведения были в «зоне риска»-«Три минуты молчания», «Верный Руслан», «Генерал и его армия»…Он не искал славы, был по-настоящему свободным человеком, не зависимым от модных веяний и конъюнктуры. Противостояние власти только закаляло характер Жоры, потому что его человеческое устройство не давало ему возможности кривить душой и писать по заказу. Испытание принуждением и насилием он выдержал с гордо поднятой головой. Так же, как и испытание благополучием на Западе, которое, по моим ощущениям, преодолеть еще сложнее. Там он тоже остался независимым писателем. Я впервые услышал имя Георгия Владимова от Жени Урбанского, с которым у меня была замечательная молодая дружба. В 1963 году он снимался в фильме «Большая руда» и рассказывал о том, как проходят съемки и что ему-редкий случай-нравится сценарий, написанный Владимовым по собственной повести. Герой, которого играл Женя,-шофер Виктор Пронякин-при сравнении с современными ему другими героями советских фильмов был и похож, и не похож на них. Урбанский играл простого рабочего, который стоит двумя ногами на земле, а не витает в эмпиреях коммунистических утопий, перевыполняя план для каких-то «высших целей». Урбанский очень хвалил Владимова и рассказывал, как он прост в общении и чужд любой фальши. Когда такой огромный, мощный человек, каким был Женя, с нежностью отзывался о полюбившемся писателе, это трогало. Женя, уставший после целого дня тяжелой работы, приезжал в нашу компанию, чтобы выпить рюмку водки и отвлечься от съемок. Я помню обстановку тех встреч на моей кухне. Мастерская еще не была построена, и мы с друзьями зачастую вечерами собирались в моей квартире на улице Немировича-Данченко. Лева Збарский, Марик Клячко, Алина Голяховская, Игорь Кваша радушно принимали Женю, иногда он приезжал со своей женой, красавицей-киноактрисой Дзидрой Ритенбергс. Кваша замечательно пел под собственный аккомпанемент на гитаре. Мы с любовью и стараньем расписывали эту гитару черной тушью, изображая каких-то условных красавиц. У нас существовал обычай провожать Женю, когда он уезжал на съемки. В соответствии со своим неукротимым характером Урбанский, выпивавший тоже неистово, становился буйным и мог вдребезги разбить вышеупомянутую гитару о бетон аэродрома. А уже после возвращения из поездки с виноватым видом покупал новую, и мы снова принимались ее расписывать в надежде на то, что она сохранится подольше. Последним фильмом, в котором он играл главную роль, стал «Директор» режиссера Алексея Салтыкова. Съемки проходили в пустыне в сорока километрах от Бухары. По сценарию машина, в которой ехал Урбанский, должна была промчаться по барханам, обгоняя колонну, а затем возглавить ее. По рассказам коллег, Женя отказался от дублера-каскадера и первый заезд выполнил благополучно. Во время второго дубля он погиб. Прошли годы. И вот уже мы с Беллой вместе с Жорой Владимовым у него дома бесконечно прокручиваем ролик, запечатлевший трагический момент, когда машина Урбанского взлетела над барханом, перевернулась в воздухе и упала на крышу… Ролик привез один из друзей Жени. Участники экспедиции рассказывали, как, стремясь спасти Женю, гнали на грузовике по барханам с еще живым Урбанским, но не успели довезти его до больницы. Это произошло 5 ноября 1965 года. Белла знала Жору Владимова давно, еще со студенческого времени, и всегда восхищалась его талантом. Для нее внове была только его гражданская позиция и правозащитная деятельность. В 1975 году мы впервые уже вместе с Беллой встретились с Владимовым, и началась череда наших встреч. Некоторые из них бывали в стенах Дома литераторов, однако в его ресторанной части. В первую нашу памятную встречу в писательском клубе Белла бросилась к Жоре и обрушила на него град восторженных комплиментов, которые он, абсолютно не привыкший к почестям, воспринимал наивно, бесхитростно и не спешил с ответом, как в замедленной съемке. В то время Владимов был знаменитым автором книг «Большая руда», «Три минуты молчания» и «Верный Руслан». Последняя долгое время ходила по рукам, поскольку распространялась в самиздате, а в 1972 году была напечатана в журнале «Грани». В 1967 году Георгий Владимов написал открытое письмо в адрес IV Съезда писателей СССР в поддержку предложения Солженицына об отмене цензуры и с призывом еще раз осознать достоинство литературы: «И вот я хочу спросить полномочный съезд-нация мы подонков, шептунов и стукачей, или же мы великий народ, подаривший миру бесподобную плеяду гениев?». Несмотря на исключительную смелость, которой проникнуто это письмо, Владимов не хотел становиться прямым диссидентом и не допускал героизации своего поведения. Но принципиальность, присущая Жоре, толкала его на дальнейшие шаги в конфронтации с властью. Когда мы познакомились, как раз происходили его переговоры с норвежским издательством, которое пригласило его к себе на книжную ярмарку. Сам Жора довольно подробно описывает эту историю, ставшую последней каплей в противостоянии с Союзом писателей, приведшей его к разрыву с советским официозом: «Союз писателей сначала скрыл от меня это приглашение, а когда оно было прислано вторично уже домой, просто не отвечал на мои просьбы оформить выездные документы. И тогда перед открытием ярмарки 10 октября я отправил в правление Союза писателей СССР свой членский билет № 1471 с письмом. Смешно, но после моего добровольного выхода из Союза писателей они меня еще и формально исключили. Шесть лет я руководил московской группой «Международной амнистии», а в Советском Союзе эта организация тогда еще не была официально признана. Нынче умом не понять, чем наша крохотная группка, в которой состояло не более двадцати человек, мешала жить КГБ, ведь устав «Амнистии» не только не поощряет, но прямо запрещает защиту «узников совести» в своей стране. И нам постоянно втыкали палки в колеса-устраивали обыски, изымали архив, обрывали переписку, отключали телефоны…должно быть, гэбистам не давало покоя, что мы получали инструкции от секретариата из Лондона, то есть нами руководили из-за рубежа, и еще то, наверное, что как раз в это время «Амнистию» наградили Нобелевской премией мира. Вот, собственно, мой состав преступления, не считая, конечно, публикации на Западе». Домой к Жоре и его жене Наташе Кузнецовой мы с Беллой обычно ехали на метро до станции «Фили». Пройдя несколько шагов, оказывались на Малой Филевской улице у пятиэтажной хрущевки из серого силикатного кирпича. Жора и Наташа жили на верхнем этаже, а мать Наташи-Елена Юльевна, теща Жоры,-на нижнем. Так что жизнь этой семьи оказывалась не то разорванной, не то соединенной лестницей. Но все-таки торжествовало второе, ибо удобство столь близкого общения оказывалось важнее. Мы заходили сначала к Елене Юльевне, узнавали, какие новости случились за время нашего отсутствия, после чего поднимались наверх по лестнице. Как правило, мы приезжали к Владимовым в вечернее время к скромно накрытому столу. Когда мы входили в комнату и садились за стол, Наташа неизменно широким жестом открывала тяжелую портьеру, и мы оказывались, как на ладони, видны из соседнего дома. Оттуда велось прямое наблюдение за квартирой Владимова. Слежка не ослабевала ни днем, ни ночью. Телефон прослушивался. Мы хорошо знали об этом из рассказов хозяев. Жест Натальи, распахивающей портьеру, вызывал у присутствующих некоторую оторопь: инстинкт самосохранения подсказывал, что этого делать не следует. Однако за жестом Натальи стояла мысль: «Пусть они видят все своими глазами». Она предполагала, что таким образом они поймут: автор, за которым следят, ничего не скрывает, в заговоре не участвует, и друзья его тоже не прячутся. Жора подробно написал об этом в своей повести, назвав ее строчкой Булата Окуджавы «Не обращайте вниманья, маэстро». Там речь идет о слежке гэбистов за ни в чем не повинным, свободно мыслящим писателем. Поскольку будущие герои были у него перед глазами, он знал их в лицо, образы получились на редкость достоверными. Но автор сосредоточивает внимание читателя на обычных людях, попадающих в переделку в связи со слежкой, подвергающихся сильнейшему давлению и постепенно становящихся персонажами сюрреалистического сюжета о вселении гэбистов в их квартиру. Владимов вкладывает в уста тех, кто следит за ним, наблюдения по поводу приезда Ахмадулиной в гости к Жоре и Наташе. «Приглашение в Переделкино»-сказано в тексте Жоры. Чтобы рассеять мрачное настроение Жоры и Наташи, дать им возможность общаться с теми, кто их любит и уважает, мы действительно приглашали наших друзей на свою дачу. Передо мной сейчас лежит фотография тех времен, на которой снята наша компания в Переделкине. Вместе с опальными героями и Беллой на снимке Андрей Битов и Люда Хмельницкая, Семен Липкин и Инна Лиснянская. На другой фотографии, сделанной в мастерской, кроме нас в застолье сидят Николай Попов и Вадим Дмитриевич Федоров-экстравагантный профессор, завкафедрой экологии МГУ и в то же время пишущий человек, член Союза писателей. Конечно, бывали и другие компании: с Фазилем Искандером и Женей Поповым, с Виктором Ерофеевым…Я стараюсь быть максимально точен и пишу только о том, что подтверждено документально. Наталья Кузнецова-жена Жоры-была дочерью Евгения Михайловича Кузнецова-известного театроведа, знатока цирка, критика, автора книги «Цирк». При своей акварельно-ангельской внешности Наташа имела деспотический характер и властвовала над Жорой. И он ее панически слушался (слово «боялся» применительно к Жоре не подходит, он ничего не боялся, но чтобы выразить их взаимоотношения, следует сказать именно так). Кроме всего прочего, Наталья была чрезвычайно подозрительна к тем немногочисленным друзьям Жоры, которые появлялись в их доме. А таких было не много, люди опасались посещать этот дом из-за открытой слежки. Могу назвать совсем небольшой круг людей, бывавших у них в гостях: Юрий Кублановский, Андрей Битов и Евгений Попов, Рой Медведев. Но даже они, многократно проверенные на прочность убеждений и на свою неподкупность, ставились Натальей под сомнение. Удивительно, что ко мне она относилась очень хорошо. Возможно, потому, что ее отец был в хороших отношениях с моей мамой, работавшей много лет главным художником сначала Московского, а потом Союзгосцирка. Его дочери запомнились добрые отзывы Кузнецова о моей маме. Кроме того, первый муж Натальи, знаменитый клоун Леонид Енгибаров, тоже дружил с моей мамой. Вот таким причудливым путем я оказался среди немногих людей, которым Наталья доверяла и даже любила. С Беллой было сложнее. В начале знакомства Наташа проявила агрессивность, но в дальнейшем, во многом благодаря моему влиянию, эти отношения изменились к лучшему. Забегая вперед, хочу сказать, что тяжелый характер Натальи замечательным образом проявил себя при обыске у Жоры. «Черт ли сладит с бабой гневной!»-прозорливо заметил наш великий поэт. Она впадала в такую ярость, что даже сотрудники КГБ терялись. Урезонить ее они не могли, потому что санкций на ее арест у них не было, а в разговорном жанре они несомненно проигрывали Наталье. После обыска Жора рассказывал, к каким чудовищным оскорблениям обыскивающих она прибегала: я понимал, что никогда в жизни ничего подобного не слышал. О Наталье мне непременно хотелось бы рассказать с любовью, потому что она всей своей страстью хотела уберечь Жору и, как могла, защищала его, я это чувствовал. Но, конечно, обиженные ее подозрительностью писатели, на самом деле чистые во всех отношениях люди, переставали ходить в гости к Владимову, усугубляя его одиночество. В дальнейшем, уже, наверное, от собственной незанятости, она начала заниматься литературной критикой, и, живя с Жорой в эмиграции, стала выступать со статьями на страницах «Русской мысли» и приобрела известность в литературных кругах. В один из весенних дней 1982 года Жора торжественно пригласил нас на званый ужин в честь дорогого ему гостя-Леонида Ивановича Бородина. Жора с особенным уважением выговаривал его имя и был с ним на «вы», что представляло разительный контраст по сравнению с более чем простыми обращениями друг к другу, принятыми в нашей компании. Бородин…Ранее мы никогда не слышали эту фамилию. Жора объяснил нам, что он относится к Леониду Ивановичу с особенным пиететом за его принципиальную позицию в диссидентском движении. В 1967 году Бородин был арестован по делу ВСХСОНа, провел в лагерях строгого режима шесть лет. Расшифровывалось это название как Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа. Сам Бородин так пишет о создании и целях этой организации: «Был в питерском университете один факультет, студенты которого вовсе не были замечены в каких-либо крамольных импровизациях. Но именно там, на Восточном факультете, высидел свою неслыханную идею Игорь Вячеславович Огурцов-инициатор, основатель и автор всех программных документов первой после Гражданской войны антикоммунистической организации, ставящей своей конечной целью свержение коммунистической власти и установление в стране национального по форме и персоналистического по содержанию строя, способного совместить в себе бесспорные демократические достижения эпохи со спецификой евроазиатской державы». Государство опасалось этой организации, потому что в ее программе значился пункт о возможности свержения советской власти насильственным путем. Организацию разгромили в 1967 году. Мы с Беллой имели смутное представление о том, чего на самом деле хотели участники ВСХСОНа. Но то, что Леонид Иванович имел смелость участвовать в этой безумной затее, и то, какую цену он заплатил за это, внушали огромное уважение. Мы встретились с Леонидом Ивановичем у Владимовых. Это был удивительно красивый человек, который замечательно, хотя и немногословно, без всякого наигрыша говорил о времени пребывания в лагере и взглядах на политику. В конце вечера, где-то в половине первого, мы с Беллой вместе с Бородиным заспешили в метро. За нами открыто пошло человек пять гэбэшников. Мы спустились на платформу. И вдруг случилось непредвиденное: Бородин, ни слова не сказав нам с Беллой, побежал по лестнице обратно. Гэбисты страшно переполошились и побежали за ним вослед. Мы с Беллой тоже растерялись, но сели в поезд. Это было примерно без четверти час. В пустой вагон вместе с нами вошел один из сотрудников органов. Мы сидели с Беллой вдвоем некоторое время, пока этот человек не сел с нами вплотную, чем создал очень странную мизансцену, когда три человека сидят в пустом вагоне рядом. Я думаю, что этот парень хотел выслужиться перед начальством, донеся хотя бы пару услышанных от нас слов. Когда мы вернулись в мастерскую, то сразу перезвонили Владимовым. Разгадка поведения Бородина оказалась неожиданной: Леонид Иванович просчитал ситуацию и понял, что не сможет доехать до дома на метро, потому что не успевает на пересадку, а денег на такси у него не было. Попросить у нас он постеснялся и побежал одалживать три рубля у Владимова. Гэбисты, разумеется, наблюдали непонятную сцену с подлинным изумлением. Бородин был вторично арестован 13 мая 1982 года. Всего за неделю до ареста, как отметил он сам в книге воспоминаний «Без выбора», у него в гостях были Владимовы. Засиделись допоздна. Когда Леонид Иванович вышел их проводить и помочь поймать такси, это не составило труда-машина уже поджидала рядом с домом, а за ней недалеко стояла еще одна, с агентами КГБ. Леонид Иванович говорил: «Владимовых пасли вплотную». Такое определение полностью подходит и к самому Бородину. Сейчас можно только диву даваться, сколько сил расточал комитет госбезопасности на слежку и стряпание дел, заведенных на ни в чем не повинных людей. Второй арест Бородина с формулировкой «за антисоветскую пропаганду» был, по существу, результатом происходившей зачистки Москвы от всякой инакомыслящей братии (как формулирует сам Леонид Иванович, «шушеры»). На момент ареста за Бородиным не числилось ничего, что могло бы подпасть под действия даже такой безразмерной статьи, как знаменитая 70-я. Он не был участником какой-либо организации, не был замечен в самиздате, не занимался агитацией и пропагандой, но, видимо, для КГБ он вошел в категорию «шушера» наряду с «демократами», «патриотами», «самиздатчиками». Вообще, повторный арест-это было в практике НКВД-КГБ. А по первому «антисоветскому делу» он уже проходил. Кроме того, по свидетельству Бородина, у гэбистов существовала еще одна цель-их интересовали личные связи Бородина в среде московской интеллигенции. И в случае, если бы Леонид Иванович стал сотрудничать со следствием, через него мог быть найден способ пополнить информацию о многих людях, интересовавших эту организацию. Владимов не хотел уезжать на Запад до заключительного аккорда-процесса над Бородиным. Но надеждам Жоры как-то защитить Леонида Ивановича не дано было осуществиться. Суд произошел летом 1983 года. Крохотный зал суда был набит до отказа, в основном курсантами КГБ. Ни одного свидетеля защиты в зале не оказалось-их попросту не пустили. Приговор был очень тяжелым-десять лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строго режима и пять лет ссылки. Адвокат, заранее зная о предполагаемом приговоре и видя безнадежность ситуации, смирился с ней, не в силах повлиять на ход дела…Бородина отправили под Пермь, тяжелейший второй срок очень плохо отразился на его здоровье. Дочка Леонида Ивановича бывала у нас и рассказывала о его мучительной жизни в лагере. Белла подписывала письма с просьбой о досрочном освобождении Бородина. Он в книге «Без выбора» вспоминает об этом: Советские писатели еще вовсю бдели относительно имиджа лояльности. За полгода до моего освобождения покойный ныне поэт Алексей Марков тщетно пытался собрать подписи писателей за мою свободу. Подписали Олег Волков, Вячеслав Кондратьев да Белла Ахмадулина. Принципиально отказавшихся не упомяну…Бородин вышел на свободу в 1987-м, когда в стране изменилась политическая ситуация. В дальнейшем он стал крупным писателем и до последних дней оставался главным редактором журнала «Москва». Мы с Беллой были на вручении Бородину премии имени Солженицына в Российском центре культурных связей с зарубежьем. Когда в 2011 году в Пермской государственной галерее состоялась моя выставка и друзья повезли меня, чтобы показать лагерь «Пермь 36» (теперь музей советских концлагерей), и оказалось, что Леонид Иванович отбывал наказание именно там. Я с огромным волнением побывал в камере, где Бородин провел несколько лет. В той же камере вместе с ним отбывал срок Василий Стус-известный правозащитник и знаменитый украинский поэт, погибший там же при загадочных обстоятельствах. Мое впечатление от этого места было ужасающим. И тем более я радовался, что Бородин выстоял, благодаря воле и замечательному интеллекту, и дожил до краха советской власти. После ареста Бородина Жора помрачнел и не находил себе места из-за угрызений совести, суть которых, я думаю, он не смог бы сам сформулировать, но в моем ощущении, это было связано с мыслью о том, что вот, мол, Леонид Иванович в тюрьме, а он на свободе и вкушает все прелести жизни в кругу близких друзей. Все последние месяцы перед отъездом проходили под пристальным оком гэбистов, которые «шили» дело Владимову. Его «вел» следователь с говорящей фамилией Губинский, хорошо известный в кругу диссидентов мертвой хваткой в отношении инакомыслящих. О нем нам рассказывал Юрий Кублановский. Ему довелось немало времени провести в «беседах» с Губинским. Обработка была жестокой. Кублановский прекрасно понимал, куда может привести это общение. В то время практика «работы» КГБ с диссидентами была такова, что органами формулировался состав преступления очередной жертвы и, закончив делопроизводство, следственные инстанции передавали готовое дело в ЦК партии, где его руководители решали, что с ним делать дальше. Они отсылали дело в прокуратуру, и там давался ход обычно с последующим арестом и назначением срока для отбывания наказания в лагерях. Или, сделав тайные выводы из его «преступлений», высылали подследственного из страны. Такому редкому исходу судопроизводства должно было сопутствовать покаянное письмо подследственного в ЦК партии с просьбой о помиловании и одновременно о желании выехать на постоянное место жительства куда-нибудь на Запад. Именно этого Жора, по устройству своей личности, сделать не мог. Никогда в жизни он бы не признал себя виновным ни в одном пункте предъявленного ему обвинения. Мы с Беллой многократно бывали свидетелями подобных обсуждений этой проблемы в кругу самых близких Жоре людей. Думать о том, что Жоре суждена участь Бородина, было невыносимо. Белла непрестанно помнила об этом, в ней зрела уверенность в необходимости заступиться за Жору и написать письмо в ЦК КПСС. Первые январские дни 1983 года принесли чрезвычайно неутешительные известия о близящемся аресте Владимова. Белла решила обратиться к Андропову, не говоря ни слова Жоре. Я узнал по обычной телефонной справочной адрес приемной Андропова, и утром 11 января мы сели в мои старые «жигули» и поехали на улицу Куйбышева (ныне Ильинка) в приемную генерального секретаря. Она располагалась в первых домах со стороны Новой площади. Когда мы вошли в большое пустое светлое помещение, то увидели три окошечка, такие, как на телеграфе, и обратились к секретарше, сидевшей в одном из них, с просьбой передать письмо на имя Андропова. Она ответила, что не следует заклеивать письмо, и приняла его просто вложенным в конверт. Когда мы с Беллой перед этим обсуждали возможность написания такого письма на имя генерального секретаря и вероятность его положительной реакции, я иронично заметил, что Андропов очень даже может ответить согласием по той причине, что, по слухам, он пишет стихи. А потому не может не знать имя Беллы и захочет, чтобы и у нее сложилось благоприятное мнение о нем. Надежда не оставляла нас. Реакция оказалось мгновенной. Через день у Жоры и Наташи зазвонил телефон, и суровый голос донес до слуха семьи Владимовых сообщение, что принято решение о высылке Владимова из страны и предложено уложиться в три месяца. Жора засомневался, хватит ли у него времени на сборы, а главное, что он обсуждал с нами-это желание присутствовать на процессе Бородина. Жора недоумевал, откуда взялось такое решение. Но Наташа, которой мы рассказали о письме Беллы, успокаивала его. Мы же бесконечно острили на тему, что Андропов, конечно, решил проявить поэтическую солидарность и был польщен доверительным тоном письма Беллы. Мы, разумеется, понимали, что предстоит тяжелая разлука с Жорой и Наташей, но после того, как нам стало известно о реакции власти на письмо, почувствовали облегчение и решили, что Белле хорошо бы поехать в Тарусу в Дом творчества художников, отвлечься от безумного напряжения. Там, как это бывало прежде, Белла, находясь вдали от московской суеты, начинала писать стихи и другие произведения, задуманные раньше.