Лестница в небо

По одноименному роману Миколаса Слуцкиса. Литовский хутор. 1948 год. Война кончилась, но здесь она не кончалась-идет глухо, но касается каждого. И каждому необходимо определить свою в ней позицию. Не определив, человек гибнет или по его вине гибнут другие. Старый хуторянин Индрюнас прячет своего сына Юргиса с одной стороны от лесных братьев, с другой-от пришедших к власти коммунистов. Молодой человек не выдерживает и кончает жизнь самоубийством…
Из журнала «Искусство кино». На извечный вопрос, для чего художнику обращаться к Прошлому, существует столь же древний ответ-чтобы осветить Будущее. Ответ, с которым нельзя не считаться, но который не следует понимать слишком утилитарно. Я пишу о двух фильмах-«Горькие зерна» и «Лестница в небо»-посвященных становлению Советской власти и коллективизации в конце сороковых годов в молодых союзных республиках. Минуло двадцать лет, а художники не хотят забыть это драматическое, порой трагичное время. Важнее всего здесь стремление авторов извлечь нравственный урок из событий прошлого, их желание утвердить непреложность революционной гуманности, обращенность революции к Человеку, как бы ни были жестоки классовые, социальные схватки. Пафос обеих картин заключается в том, что даже самые высокие цели не могут стать оправданием «волевых» методов утверждения нового. Прямолинейность, подмена внимания к человеку архиреволюционной фразой, игнорирование личности-вот против чего выступают эти фильмы, вот что для нас делает исторические сюжеты современными. Непримиримость к несправедливому-идея, которая движет и сами фильмы и интерес зрительного зала. Взявшись за этот материал, авторы как бы обязались сочетать искренность рассказа о событиях двадцатилетней давности с мудростью их исторически верной оценки. Задача, что и говорить, сложная. Сейчас, с дистанции времени, многое кажется очевидным. Тем более важно вскрыть, как далеко не все было прозрачно ясно в те дни. Только в этом случае рассказ о времени лишится назидательности. Мы должны почувствовать горячую человеческую убежденность каждого из участников борьбы. В известной восточной притче Ходжа Насреддин пытался рассудить двух спорщиков. «Ты прав»-заключил он, выслушав первого из них. Заговорил второй. «Ты тоже прав»-согласился мудрец. Случившийся рядом ученик изумился: «Как же так: два спорщика и оба правы? Этого быть не может!». «И ты прав!»-заключил Ходжа. Мне по душе мудрость старого шутника. Он вовсе не утверждает всеобщего релятивизма. Вместе с учеником он полагает, что в споре существует истина. Но истина сложна. Именно в сочетании субъективной правоты персонажей и объективной правоты истории, воплощенной в жизненном опыте зрителя, мне видится верный ключ к решению темы. Время действия 1947-48 годы. В одном случае-Молдавия, в другом-Литва. Нехватка хлеба. Вооруженные банды в лесах. Первые представители Советской власти. И мучительные размышления «крепкого середняка»-куда податься? И дорого стоившие «перегибы», на которых справедливо заостряют внимание авторы. Есть в фильме «Горькие зерна» такая сцена: зажиточные мужики, поняв бесперспективность сопротивления, приходят записываться в колхоз. Уполномоченный по организации колхоза Степан отказывает мужикам. Делает он это искренне и непримиримо, будучи уверен, что им не место в артели. Мужики уходят озлобленные: у них не остается иного выхода, кроме как уходить в леса. Эпизод этот, по своей сути, абсолютно правдив. С одной стороны, нас убеждает субъективная правота ненавидящего мироедов Степана. С другой-сегодняшний зритель понимает, что вот здесь и начинается драма. Сложно? Но истинно. Еще пример: старый Пятрас Индрюнас из «Лестницы в небо» прячет сына от войны, от беды. Приходят «лесовики»: «Где сын?». Старик молчит-его избивают до полусмерти. Не проходит и часа-в дверь стучит милиция: «Кто бил?». Старик молчит, милиция грубо угрожает. Куда деться старику? Скажешь, что у сына был автомат, не разобравшись, арестуют сына ни за что. Отпустишь сына в лес-погибнет там. Непросто это было. Студент-комсомолец Яунюс пытается защитить старика от грубой силы и тут же получает сполна, еле жив остается. Беззаконие, мордобой в своей милиции! А вся штука в том, что бьет Яунюса ожесточенный молодой милиционер Меркис, на глазах у которого бандиты уничтожили родителей за то, что те его прятали. Где же истина? Да, пожалуй, в том, что и ненависть не должна быть слепой, что всегда надо искать ключи к сердцам. Опыт доказывает, что именно сложность характера, его полнота способны убедить зрителя. Однако же, по сложившейся схеме, груз ошибок прошлого неизменно связан у нас с фигурами, олицетворяющими порок. Вот догматик-редактор из «Лестницы в небо». Вот офицер НКВД в «Горьких зернах»-скорый на расправу, неразумно жестокий. Одиозность этих фигур-знаков лишает их узнаваемости: в жизни редко встретишь столь оголенных «носителей зла». Непостижимы пружины их поведения, поэтому не возникает «перенос на себя», в окружающую жизнь. А рядом, в фильме «Горькие зерна», неповторимо и органично живет Степан-уполномоченный по хлебозаготовкам в исполнении артиста Л. Неведомского. Первая ассоциация, возникающая при встрече с ним-Нагульнов. Та же яростная убежденность в своей правоте, та же искренность порыва, та же чистота души. Одержимость не делает Степана ходячим рупором идей. Он прост и достоверен: в речах, в шутке, в немудрящей сметке. Авторы не стесняются улыбнуться по поводу его безыскусности, но от этого персонаж делается лишь симпатичнее нам. Точный выбор актера, слияние внешней характерности с человеческой сутью делают Степана фигурой не только убедительной, но и обаятельной. Именно Степаном, мне кажется, можно мерить все достоинства и недостатки ленты, и вот почему. В Степане есть та личная правота и убежденность в справедливости дела, которые объясняют образ, не упрощая сути происходящего. Человек, увлеченный благородной идеей, фанатичный до неразумного-это, мне кажется, образ в достаточной мере типический, требующий общественного внимания и впитавший в себя истинную сложность и диалектику времени. В нем высвечены «издержки» исторического процесса, но это не штрих для контраста, а содержание личности, сформированной своим временем. Можно было бы продолжить примеры того, как авторы обоих фильмов «попадают в яблочко», как только рискуют обнажить сложность человеческих отношений, полифонию мотивов тех или иных поступков. Это и образ Алексаса Алексинаса, председателя волости, сочетающего юношескую непосредственность с опытом мужика, видавшего виды, и уверенный практицизм с плохо скрываемой душевной ранимостью. Это и судьба девушки-поповны из «Горьких зерен», не принятой в университет из-за «социального происхождения». Но мне представляется не менее важным рассмотреть в фильмах те позиции, столкновения и характеры, где ключ теряется, где авторы словно боятся стать на точку зрения персонажа, потому что его взгляды противоположны их собственным. Роман М. Слуцкиса «Лестница в небо» пропитан размышлениями-монологами его героев. Движение мысли в них очевидно. Автора не пугали сомнения, поиски, ошибочные суждения героев. Духовное прозрение Рамуне, в которой одинаково органичны и привязанность к родному очагу и желание вырваться из-под его власти, для читателя стало едва ли не самым интересным и точным пластом повести. А рядом автор поставил жестко и темпераментно выписанный портрет старшего Индрюнаса. М. Слуцкис не симпатизировал его цепкой хватке и двоедушию, но и понимал и объяснял любовь к сыну, изворотливость, жизненную стойкость крестьянина. Из фильма же, по существу, почти исчезла духовная жизнь Рамуне. Кинематографу оказалось не под силу передать насыщенную размышлениями суть повести, да и актриса Г. Баландите не полностью справилась с задачей. В центре фильма прочно встал Пятрас Индрюнас, которого интересно играет артист В. Бледис. Но и тут произошла огорчительная метаморфоза. Индрюнас в фильме лишен яростного напора хозяина, которому надо удержаться в хозяевах. Он лишен той властности и крутости, что так легко меняется на подобострастность. Авторы фильма постарались сделать его «положительнее», благостнее, что ли. Пятрас в повести не втискивался в привычные рамки-«куда бедному крестьянину податься?» Он не был той страдательной фигурой, какую требует прямолинейный «расклад» событий и времени. Слуцкис в повести был смелее и решительнее Слуцкиса и Вабаласа в фильме: он верил в то, что образ приобретателя-кулака не компрометирует крестьянство в целом. Он понимал и то, что «отрицательность» персонажа не способна оправдать объективную неправомочность «волевых» воздействий на него. Пятрас Индрюнас в фильме больше иллюстрация «среднего» литовского крестьянина, чем индивидуальность. Точно так же, как и ровно, тактично ведущий роль И. Шкуря-председатель колхоза Мирча в «Горьких зернах»-олицетворение «доброго и мыслящего» Председателя, и А. Ионикас-Яунюс в «Лестнице в небо»-воплощение юного и мятущегося правдоискателя-идеалиста. Быть может, я ошибаюсь, но суть несовершенства обеих лент я вижу в некоей предопределенности в построении вещи. На новый, практически не освоенный кинематографом материал (фильм В. Жалакявичюса рождался примерно в то же время) все-таки сумела наслоиться некоторая предвзятость мышления, хотя внешне ничто, казалось, не могло ей благоприятствовать. При всем том, что самые общие приметы времени близки, Молдавия-не Литва, и наоборот. К разному национальному колориту, типу характера присоединяется и разная социальная структура, разные отправные точки событий. Но тем более странным и настораживающим образом совпадает в обоих фильмах расстановка сил. И там и там некое руководящее лицо выражает собой отрицательное начало. Это ответственный работник, исповедующий истину «лес рубят-щепки летят», сплеча, властно и подозрительно устанавливающий «порядок» путем неоправданного и недальновидного насилия. Таков в «Горьких зернах» офицер НКВД Задорожный, в «Лестнице в небо»-редактор Алексинас. При этом в редакторе заключено, так сказать, духовное выражение позиции, «физических» же ее носителей мы видим и в недалеком лейтенанте, допрашивающем Яунюса, и в его подчиненных. И там и тут существует антипод этим фигурам-человек, понимающий вредность и антисоциалистическую сущность подобных действий. Это председатель колхоза Мирча и председатель волостного исполкома Алексинас. И в «Горьких зернах» и в «Лестнице в небо» в центре повествования оказывается крестьянин, заблудившийся между двумя непримиримыми правдами. И Пятрас Индрюнас и Андрей Войновану платят полной мерой за неопределенность выбора, за свой межеумочный путь-их настигает трагическая месть истории, «перст судьбы», как говаривали когда-то. Я намеренно оголяю сходство двух близких фильмов, в чем-то упрощаю их структуру. Но это вовсе не прием полемики. Сходность драматургических мотивов и ситуаций в данном случае раскрывает однотипность мышления авторов. И в том и другом фильме сделано немало, чтобы обогатить индивидуальным началом характеры действующих лиц, чтобы точнее определить связь социального конфликта с национальной почвой. Но сквозь эти порой удачные, архитектурные украшения фасадов, к сожалению, с неизбежностью проглядывает однозначность общего решения. Искусственная конструкция в свою очередь нарушает цельность образа, логику характера, который произвольно упрощается или усложняется в зависимости от хода событий, предусмотренных сценарием. Верность «программе» мешает точности социального анализа. Командир отряда НКВД в «Горьких зернах», не успев отыскать убийцу Степана, арестовывает всех мужчин деревни в качестве заложников. Поступок бессмысленный, жестокий, несовместимый со званием коммуниста. Все это он выслушивает от старого друга, председателя колхоза Мирчи. Тот отказывает ему в своей дружбе, но офицер непреклонен по-прежнему. Что же это? Злая воля? Странности характера? Ведь, наверное, есть у него какая-то своя правда, когда из-за угла убивают близкого человека. Но офицер молчалив, не более того. Очевидно, по мысли авторов, ему «крыть нечем». Долгое время мы не видим его на экране и встречаем лишь в финальной сцене боя с укрывающимися в каменоломне бандитами. Здесь, по столь же загадочным мотивам, он, напротив, настаивает на том, чтобы сохранить жизнь заблудшим. С мегафоном в руках, в полный рост идет он под пули. Поздно: раскинув руки, убитый герой сползает по белому песку. Очевидно, это должно означать, что история не прощает запоздалых прозрений. Все это, несомненно, эффектно и вроде бы заставляет по-новому взглянуть на образ, но довольно далеко и от его смысла и от его правды. На мой взгляд, природа такого рода искусственных допингов в обоих фильмах заключена в ослаблении истинных конфликтов. А конфликты теряют напряжение оттого, что у противоборствующих героев недостаточно выражена своя субъективная убежденность. Зрители не будут напряженно вглядываться в столкновение, если им ясен исход или очевидна слабость одной из сторон. Жизнь вязала в эти годы такие крутые узлы, что не требовалось искусственного нагнетания страстей. В этом смысле финал повести «Лестница в небо» убеждает точным сплетением всех нитей в тугой клубок: и расцвет любви Рамуне и Яунюса, и попытка Ингриды обмануть председателя, и нелепое юродство Пятраса, затеявшего гулянку среди смертей. Но, увы, все это напряжение снимается «гладким», механическим ритмом картины. Видимо, чтобы превозмочь недостаток напряженности, в обоих лентах пущены в ход сугубо внешние средства. Давно уже не встречалась в кино столь прямолинейно и иллюстративно используемая музыка, как в фильме «Лестница в небо». Из-за этого в скромно и уверенно снятой И. Грицюсом вполне реалистической картине возникает какое-то ложное «отстранение». Я так и не понял, что означает периодически возникающая вместе со звуком трубы размытость по краям кадра, тот самый «вазелин» из режиссерских сценариев. Впечатление старомодности, странной для взыскательных художников, оставляет прямолинейная метафора-рапидный бег лошади в эпизоде погони. Псевдо-поэтизацией отмечены и некоторые эпизоды в «Горьких зернах». Мужественный и афористичный образ пролога-зерно, сыплющееся из простреленного амбара на тела убитых-прекрасен. Но как олеографичен, азбучно банален кадр, в котором плуг пахаря переезжает отложенный Андреем автомат. Что же надо думать о зрителе, чтобы не поверить в силу хорошо решенного эпизода: оборванный человек с автоматом в руке устало сидит на меже, а рядом, не обращая на него внимания, работает пахарь! Нужны ли были пояснения? И в той же картине-по-настоящему поэтичный и народный по духу эпизод: ливень, пролившийся над истомленной засухой деревней в свадебный вечер, танец под дождем, потоки воды, льющейся в поднятые к небу стаканы с вином. Чем дальше, тем яснее чувствую, что разговор переходит на частности, сводится уже к отдельным замечаниям по поводу каждой из картин. Такого рода анализ тоже, вероятно, имеет смысл, однако, наверняка, существеннее попытаться в заключение оценить нравственное значение этих фильмов. Конечно же, важность и значительность темы не дает права на скидку. Но согласитесь, что о сложном, трудном отрезке истории рассказана честно и искренне, с подлинным волнением за судьбу труженика на земле. Согласитесь, что своим именем названы те трудности и ошибки в жизни народа, общества, которые никогда не смогут возвратиться. Этого отнюдь не мало для верной оценки труда авторов. В эту оценку, с другой стороны, должна войти убежденность в том, что трудные периоды в жизни страны искусство обязано раскрывать во всей их диалектической сложности. Что при обращении к неосвоенному материалу особенно важна свобода от конструкций, изготовленных кем-то другим и по другому поводу. На Всесоюзном кинофестивале в Ленинграде картина получила приз за лучшее художественное оформление.